Рассказы
   [Половое воспитание]
   [Политика открытых дверей]
   []
   [Север (вой)]
   [Моя мама - шлюха]
   [Грех]
   [Шофер]
   []
   [В салоне мадам Флоры. Часть 1]
   [Мне нравится моя мать, когда она развратна и пьяна]


 

клуб 12 вольт гей


     Мурка, милая! Хочу тебя - лечу к тебе. Поманила только, только ухо шепотком щекотнула: "Ва-анечка:", и - лечу. И умоляю, умоляю тебя всею несытой душою: "Не обмани!" Знаю, знаю, бывали в саду твоём - незапретном - всякие : доктора, шофера, повара и зверь ненасытный Армян - все, кто власть свою правит над телом. Я - не такой. Я не телом, Мурка, - душою не сыт. И потому умоляю тебя всею несытой душою: "Не обмани".

     Так бежал Ваня к Мурке и входил когда, вкрадывался в муркин балок - сердце билось.
     Тук-тук-тук - вошёл. А там и не то вовсе, что Ване думалось. Думалось-то, что с Муркой они там в тиши да в глуши там посидят, а та-ам - пир завариватся на ве-есь мир : и Мурка, и поварихи, и кастелянши всякие, и Серёжа-водила - го-оголем сидит. Серёжа - в чести. Он - Армяна возит. И постукивает ему, конечно - ш-шестерит. На лицо Серёжа прия-атный, румя-аный, сла-адкий такой. Поварихи то Серёжи млеют - замужем-незамужем, а любая готова дать. Хоро-оший Серёжа. Только вот - шестерит.
     Разгорается в балке веселье : не то что по первой - по второй уж, поди, треснули. Разворачиват Серёжа баян-гармонь и песню дерет - вахтовую, стра-астную:

     Как же сладить с тоской необорной,
     Что стучит неустанно в висок -
     На стульчак ты присела в уборной,
     И прилип к стульчаку волосок.

     И всё бабьё, сколько ни есть его - и поварихи, румяные спьяну да сдобные, и кастелянши, тоже румяные спьяну (но те - покостлявей), и Мурка румяная в одном халатике (а на халатике верхняя пуговка не застёгнута - разошёлся халатик), словом, всё бабьё, сколько ни есть его, подхватыват за Серёжей хором лихой припев :

     Волосок, волосок!
     Как дрожит голосок,
     Как дрожит голосок и волнуи-ица!
     Рыжий, как колосок,
     Завитой волосок!
     Дрочит парень - на волос любуи-ица!

     Разрумянились поварихи, затомились, на Серёжу глядючи, от злой страсти трясутся - сейчас дадут! Да Серёжа-то разборчив больно - не всякую станет, а - "на которую глаз положил".
     Глянул на всё это Ваня, и горечью горькой, едучею желчью сердце облилось: "Обманула Мурка". Грохнул обе бутылки на стол и уж было к двери шагнул. А Мурка тут как тут - замурлы-ыкала, зала-астилась: "Ва-анечка, куда-а же ты?" А Иван упрямый - не свернёшь: нет, мол, Мурка, у вас и без меня весело, вы уж сами тут, без меня:
     "Да мне-то без тебя какое веселье, Ванечка, - опять замурлыкала Мурка, шёпотом горячим ухо щекотнула, - Сла-адкий ты мой." А сама руку ванину лапками схватила и - нечаянно будто - к груди прижала. И чувствует Ваня под ладонью муркину грудь - упруго, горячо и не-ежно. Левая грудь - бьётся под нею живое муркино сердце. И - остался Иван.
     Му-урка: Да кто ты такая, Мурка, что власть тебе такая дана? Это кто ж это уполномочил тебя, а? Почему это так? А потому это так, что не Мурка ты вовсе, а - му-ука, му-ука моя, которую в гроб унесу с собою. Потому это так, что воплотились как бы в тебе, во плоти мне явились, все несчастные, неистовые мои любови - все недолюбившие меня и недолюбленные мною, все вы - во многих прекрасных и едва уловимых уже памятью ипостасях своих - Одна Любовь Моя, Одна Страстная Мечта Моя, му-ука моя, которую в гроб унесу с собою, в самарскую подворотню мою унесу, потому что она и есть гроб мой - несытая душа моя похоронена в ней навеки.

     Усадила за стол Ваню Мурка - хозя-айка она - и говорит: "А ну-ка, девочки, Ваню-то надо нам поблагодарить. Он нам во-он гостинец-то принёс." И поварихи румяные согласились: "А чего ж. И поблагодарим - по разочку каждая."
     "А ну кышь, шельмы! - шуганула их Мурка, - Ваня - он не такой. Он - мой, Ва-анечка. Штрафную - сладкому моему!"
     И Серёжа из-за гармони глазами на Мурку зыркнул.
     "Ну что ты, Серёженька, волком смотришь? - мурлыкнула Мурка, - Ты же хоро-оший. Не ска-ажешь."
     "Да уж не скажу," - осклабился Серёжа.
     И всё бабьё - и Ваня с бабьём вместе - поняли : "Обязательно скажет!"
     "Эх, сукин ты, Серёжа, кот," - горько вздохнула Мурка и примурлыкнула ласково: "Пей, Ванечка, пей."
     Выпил Ваня, По столу заметался, ища закусить - кре-епка, сука, была на кедровых орешках!
     А веселье в балке разгоралось - пьян да горюч самогон-то был ванин - разгора-алось веселье. И уж поварихи, на Серёжу блудливо косясь, грянули под его баян-гармонь "Девку неплохую" :

     Девка неплохая! Так-то - ни хера!
     Ей бы жопу больше раза в полтора!

     Стыдно было Ивану и горько в блудилище этом, и видя, что мается он, мурлыкала Мурка ему: "Выпей, Ванечка, выпей ещё." И левою грудью норовила прижаться к Ивану. И ещё Ваня выпил, чтобы не было стыдно и горько. И ещё. И ещё. А и кре-епка была на кедровых орешках! И дотла в ней сгорели, в самогонке-то этой, и горечь и стыд. Всё сгорело дотла и винтом разноцветным взвилося - фьюить! - и к чёртовой матери всё улетело.
     Тут Мурка опять ненароком-то левою грудью Ивана коснулась - и его будто током пронзило, и сердце его застучало сильнее, отвечая другому такому же сердцу, что билось под муркиной левою грудью. И уж не владея собою, лишь движеньем ведомый безумной несытой души, подался он к Мурке и впился в её алый рот несытым, как сам, поцелуем. Горячее муркино тело под тонким халатом повторило покорно все изгибы иванова тела - каждый малый изгиб, каждый шрам, впадинку каждую тела заполнила муркина плоть. И желая м-мучительно с плотью муркиной слиться в одно, всё сильнее впивался Иван в её алые губы и всё крепче её он к себе прижимал - как неистовый реаниматор! - будто Мурку хотел удавить он и после вдохнуть в неё новую жизнь - иное дыханье!
     Мурка с великим трудом отстранилась от Вани. Пылала она - и своею и ваниной страстью - и прерывистым шёпотом в ухо шептала Ивану: "Не сейчас: Пусть сначала уйдут: А пока ты иди, будто вовсе уходишь: А через часок приходи. И бутылочку нам принеси. На двоих нам с тобой: Понимаешь?"
     "Обманешь:" - мучительно выдохнул Ваня.
     "Не обману-у, - промурлыкала Мурка, и бешеный бес заскакал неожиданно в муркиных пьяных глазах, - А чтобы ты, Ванечка, не заблудился, чтобы наверняка уж вернулся, я тебе покажусь."
     И она от Ивана на пару шагов отскочила и быстрой рукой распахнула халатик:
     У Ивана уж сердце не билось. Она: Она была ры-ыжая там - не соврал перевозчик. "Леди Годи-ива", - нетрезво подумал Иван. Улыбнулся и горько и криво: "Обма-анет." И бросился прочь - за бутылкой.

     Зимняя ночь на Севере - чёрная ночь. И пурга тут же след заметает. Чуть отвернулся, глаза зажмурил, забылся на мгновенье - и-и-и ищи-свищи! Потерялся человек - ни слуху, ни духу. Замело. Вот так и с Иваном - пробежал он по пурге, заскочил к самогонщику, покрутился по посёлку, вернулся, таясь, к муркиному балку, а там мертво всё - ни огонька в окошке, ни шороха за дверью - будто вымер балок. Как же так? С одного боку зашёл, с другого - нет никого. В окошко пальцем поскрёб, в дверь постучался - нету ответа. И сердце оборвалось: "Обману-ула Мурка!"
     И злостью и горечью зашлося иваново сердце: "Вот те на!" А тут ещё голос серёжин прогнусил над Иваном ехидно во мраке: "Зря ты, Ванька, тут крутисся, понял? Чё ты думал, что Мурка те даст? Как же, на вот тебе! Ха-ха-ха! Спать иди, пьянь. Армян-то узнает:"
     Обернулся Иван, посмотрел на него - на смазливую подлую рожу. И (то-очно - бес нашептал!) со всею со злостью уд-делал Серёжу по роже смазливой его и кровью оставил харкать на снегу.
     И ушёл допивать. Обману-ула!..

*     *     *

     Где забыло меня ты, о ты, моё светлое счастье?
     Где бродишь с другими - не такими, как я?
     Что сделал не так я в запутанной жизни моей?
     Подскажи. А-а, я знаю, я знаю -
     Такие, как я, умирать ведь должны молодыми.

     Зачем, о зачем я поддался, когда вы тащили меня
     От обрыва Империи прочь, когда уж хотел я
     Сигануть головою нетрезвою вниз. О-о, да лучше б,
     Лучше я бы загнулся от водки - счастливый ! -
     Под каким-нибудь там ленинградским забором,
     Чем так: Это, знаете, как? Это будто
     На своей остановке родной ты сойти не успел,
     И скорый умчал тебя поезд в чужие ненужные дали.

     И с тоскливым ты ужасом смотришь в окно,
     И н-никак невозможно вернуться!
     Лишь колёса стучат бесконечно в чужой пустоте,
     Да беспомощно ноет пропащее сердце.
     Ай-я-я-ай!
     Где ты, Север? Возьми меня, Север,
     И насмерть меня задуши
     Багульника сладким угаром, метелью -
     Сумасшедшей, кромешной! - мой след замети.
     Чтобы кончилось всё - чтобы кончилась память.

*     *     *

     Утром Ваня с похмелья - тяжёлого, горького как никогда - притащился в контору. А все уж всё знают вокруг, и на Ивана косятся со страхом: "Армян-то ведь так не оставит."
     Армя-ан: Был он хищною рыбой и по счёту большому шакалил. Это были ведь те-е времена - кооперативов и малых больших предприятий. И хищные рыбы начинали шакалить в нечистой воде. Огромные Деньги с головой накрывали Россию, и потирали нечистые руки шофера, повара, доктора - все, кто власть правит над телом.
     Ну, в контору Иван притащился. Па-алыч Ваню зовёт в кабинет. Палыч был заместитель Армяна. Палыч Севера был командир.
     "Эх, Ванька, ты, Ванька! Биться-бля-колотиться! Что же, Ванька, ты нахуевертил!"
     А что ему Ваня ответит? И так уж ни жив и ни мёртв, и опухла рука, и разит, как из бочки.
     "Армян приезжает сегодня. Армян - он уроет за Мурку. Уж Серёжа ему напоёт - будь спокоен! Эх, что же ты нахуевертил!"
     Помолчали. А нечего было Ивану сказать!
     Тут по столу Палыч огромным вломил кулаком - гром далёко разнёсся: "Посыла: Посылаю тебя в Уренгой! Давай на вокзал и - чтоб духу!.." И блеснула скупая слеза и скатилась по круто раздутой ноздре. И голосом дрогнувшим Палыч прибавил: "Деньги, вся там херня - у бухгалтерши, значит: И на вот, поправься, - полбутылки он грохнул на стол, - А то: Это ж страшно смотреть - окочуришься, бля, по дороге!"
     "Спасибо те, Палыч!" - чувствительно всхлипнул Иван.
     "Ладно, ладно: Давай: Так держать!" - скомандовал Палыч.
     "Как?" - спросил его Ваня.
     "Вот так!" - показал ему Ваня.
     И начал Иван держать - ТАК. Путь держать всё на север, на север, на север в пустоте дребезжащей вагона.
     "О невозможнейшая из невозможных любовей моих! Никогда: Н-никогда я тебя не увижу!"

*     *     *

     Плыл, качаясь, вагон, и видением белого бреда проплывала бескрайняя тундра за мутным стеклом. Отпивал помаленьку Иван из бутылки, что дал ему Палыч, и думал о жизни пропащей своей - череде бесконечной потерь и падений. И о Мурке, обманувшей его, горевал. И глотал он при этом нетрезвые горькие слёзы.
     Дремота накрыла его в полумраке вагонном, и стук монотонный колёс - колыбельная жизни пропащей - убаюкал его. Он заснул, и, конечно же, Мурка приснилась : как-то чудом проникнув в вагон, она подплывала к Ивану в шубе, но с головой непокрытой, и рыжая грива волос, рассыпаясь, горела во мраке вагонном. "Годи-ива," - подумалось Ване во сне, и Мурке сказал он с обидой: "Эх ты - обману-ула." Но Мурка в ответ головой покачала и шубу тяжёлую быстрой рукой распахнула. Нагота озарила Ивана сияньем, ослепила, и муркина рыжая лилия страсти из-под белизны живота полыхнула огнём. "Ры-ыжая: Не соврал перевозчик," - восхищённо подумал Иван и услышал, как Мурка ему говорит: "Вот я, Ванечка, видишь? Я не обманула."
     И как будто его разбудил её голос - проснулся Иван и, не различая между явью и сном, уставился дико во мрак. Дверь купе распахнулась - Мурка стояла в проёме, в шубе, но с головой непокрытой, и рыжая грива волос, рассыпаясь, горела во мраке вагонном.
     "Годи-ива," - вслух удивился Иван, не понимая, не чувствуя грани между явью и сном. Да и не было грани! Реальность бредовее сна и сон реальнее яви в тайном сговоре, вместе, плели эту фабулу ночи полярной.
     "Вот я, Ванечка, видишь? Я не обманула," - промолвила Мурка и шубу тяжёлую быстрой рукой распахнула.
     У Ивана уж сердце не билось.
     Что там было во мраке вагонном меж ними - не знаю. И врать не хочу, и безумному воображенью заглянуть не позволю туда я - за занавес ночи полярной. Я с Иваном в том поезде не был.
     Но однажды, блуждая на Севере диком, ночь одну ночевал я в каком-то балке на Повховском месторожденьи. Хозяин-геолог в ночь умыкался на буровую. В одиночестве скучном лежал я на койке, завывания слушая ветра. Взгляд уныло блуждал по предметам чужим м всё возвращался к потрёпанной пухлой тетради на столе. Мне чутьё говорило, что это романтика тайного мысли притаились под ветхою серой обложкой. Бог прости меня, грешного, - потянулся несмелой рукой я к тетради и раскрыл наобум, наудачу. Крупно и ровно вверху страницы был написан заголовок: "Баллада о той, которая дала." В чтенье я углубился и понял, что что текст-то баллады отношенье имеет прямое к теме воя про Ваню! Привожу его, текст, целиком - без вымарок и исправлений.


Страницы: [1] [2] [3]